[Исторический
раздел] | [«Кавказская
война», т.1 -
Оглавление] | [Библиотека «Вѣхи»]
А.В. Потто
«Кавказская война»
(в 5-ти
томах)
Том 1.
От древнейших времён до
Ермолова
По смерти Ираклия II Грузия, только что выстрадавшая погром аги
Мохаммеда, осталась в самом бедственном положении, находясь снаружи под угрозой
вторжения турок, персов и лезгин, а внутри раздираемая смутами и борьбой за
престолонаследие. Законным наследником Ираклия остался старший сын его от
второго брака, Георгий XIII,
уже с давних пор по праву царь картлийский. Еще дед его, Теймураз, уезжая в
Петербург, передал царевичу Георгию скипетр Картлийского царства, опоясал его
царским мечом и возложил на него крест с частицами животворящего древа на
золотой цепи, украшенной драгоценными камнями и жемчугом, и эта передача
совершалась торжественно, в Мцхетском соборе, в присутствии духовенства, князей
и дворян Картли. Но, как известно, Ираклий присоединил тогда и Картли под свое
непосредственное управление.
Георгий наследовал лучшие свойства своего
отца и мог бы доставить благоденствие стране, не поставленной в столь тяжкие
условия, как Грузия. Будучи царевичем, он пользовался уже большой популярностью,
которую увеличила еще его первая жена, заслужившая редкую народную
привязанность. Георгий женился двадцати одного года от роду на тринадцатилетней
Кетевани, дочери казахского моурава Андроника-Швили, при обстоятельствах
несколько романтического характера.
Рассказывают, что когда Георгий посетил
Кахетию и был в гостях у моурава, случилась тревога: лезгины показались на
Алазани. Молодой Реваз Андроник во время преследования неприятеля был ранен в
колено, но имел мужество выказать это только по возвращении домой. Георгий был в
восторге от легендарной храбрости и благородного характера князя и тут же просил
руки Кетевани, его сестры, так как отца девицы тогда в живых уже не было. Эта
невеста Георгия и была та самая неустрашимая героиня, упоминаемая грузинскими
летописцами, которая, следуя в Картли в сопровождении трехсот кахетинских
всадников, имела значительную стычку в Гартискарских теснинах с сильной
лезгинской партией. Неустрашимая девушка сама начальствовала тогда отрядом и
разбила лезгин, трижды укреплявшихся. Когда после того она прибыла в Тифлис,
Ираклий принял ее с большим торжеством, пушечной пальбой и иллюминацией. Это
было в 1778 году. Брак царевича торжествовала вся Грузия, но, к сожалению,
Георгий не долго наслаждался своим семейным счастьем. Через четыре года Кетевань
скончалась. С большой пышностью, как рассказывают о том современники,
совершилось погребение безвременно угасшей царевны, составлявшей красу царского
дома и гордость грузинского народа. Георгий пожелал предать ее тело земле в
монастыре Гареджийской пустыни. Был июнь; печальная весть пронеслась по целой
Грузии, и народ со всех сторон начал стекаться на погребение любимой царевны.
Три митрополита со своими знаменами и хоругвями встретили усопшую на самой
границе Гареджийской лавры. Плач и рыдания, сливаясь со звуками печальных
погребальных гимнов, раздавались по всей безмолвной степи Караясской, населенной
лишь быстрыми джейранами. Отшельники, с раннего детства покинувшие мир и его
суету, глядели изумленными очами на это внезапное проявление житейского шума,
сопровождаемого царской пышностью. Но не долго развлекался их непривычный слух —
медленно подвигавшиеся бренные останки усопшей красноречиво говорили им о тщете
всего земного, о конечном исходе силы и славы
человеческой.
Тогда-то, говорят, Ираклий, в порыве
печали, произнес над гробом усопшей пророческое слово: "Вот когда погиб дом
мой!"
Георгий вдовел не долго и в том же году
женился во второй раз на княжне Марии Цициановой, блиставшей тогда красотой, но
не имевшей, как увидим, того благотворного влияния, каким отличалась так рано
скончавшаяся царевна Кетевань, любимица Грузии.
Вступив на престол, Георгий не имел
достаточной силы и твердости противостоять процветавшей кругом него внутренней
смуте. Его мачеха, царица Дарья, заставившая еще Ираклия разделить все царство
на уделы не в пользу Георгия и его потомства, теперь сделалась центром интриг и
строила козни с целью вовсе устранить от престола потомство Георгия. Она и
сыновья ее не хотели признавать верховной власти царя и искали покровительства в
Персии.
В этих трудных обстоятельствах, чтобы
успокоить наконец родину, истомленную непосильной борьбой с врагами, и вместе с
тем предвидя всю трудность удержать престол за своим домом, Георгий просил
императора Павла I принять
Грузию в вечное русское подданство и прислать войска для защиты ее от врагов и
внешних, и внутренних.
Император повелел командующему Кавказской
линией, генерал-лейтенанту Кноррингу, отправить в Тифлис семнадцатый егерский
(ныне Лейб-Эриванский) полк, под командой генерал-майора Лазарева. Вместе с
полком, осенью 1799 года, для постоянного пребывания в Грузии в качестве
полномочного министра, отправился и статский советник Коваленский, везший царю
корону и прочие знаки царской инвеституры, так как все драгоценные регалии,
употреблявшиеся при коронации грузинских царей, были похищены во время нашествия
аги Мохаммеда.
Несмотря на позднее время года, на стужу и
снеговые метели, свирепствовавшие на перевале через Главный Кавказский хребет,
полк благополучно совершил трудный поход и двадцать шестого ноября, в самый день
тезоименитства Георгия, подошел к Тифлису. Встреча его сопровождалась
необычайной торжественностью. Сам царь, вместе с наследником престола,
царевичами и многочисленной свитой, принял его с хлебом и солью за городской
заставой. Полк сделал при этом, как доносил Коваленский, "фигуру преизрядную" и
вступил в Тифлис при громе пушек и колокольном звоне. Весь путь, по которому
двигался полк, и самые улицы города были запружены массой народа, а окна и
плоские кровли тифлисских домов усеяны зрителями. Народ ликовал сердечно и
искренне.
Справедливость требует, однако, сказать,
что, несмотря на столь радушный прием, положение русского полка в Тифлисе,
особенно на первых порах, было до крайности печально. Благодаря беспорядкам и
злоупотреблениям в грузинской администрации, солдаты встречали нужду в самом
необходимом, не только не имели квартир, но по несколько дней оставались даже
без дров и без пищи. Лазарев лично говорил об этом царю, но распоряжения
последнего никем не исполнялись. "Здесь все идет, как у нас в присутственных
местах, — писал по этому поводу Лазарев Кноррингу, — там все завтра, а здесь
икнеба, то есть "будет", но от этого ничего не бывает".
С приходом полка Тифлис начал готовиться к
торжественному дню коронации последнего грузинского царя, Георгия
XIII.
За несколько дней все царские регалии были
перенесены из дома Коваленского в царский дворец при огромном стечении народа, с
изумлением смотревшего на невиданную ими пышность церемонии. Окруженные почетным
конвоем, русские чиновники и офицеры, имея по сторонам ассистентов, несли
малиновый бархатный трон, украшенный массивными золотыми кистями, царское
кресло, белый государственный штандарт с изображением двуглавого российского
орла, богатое горностаевое платье, присланное царице Марии вместе с
бриллиантовым букетом, государственный меч, царскую порфиру с вышитыми на ней
грузинскими и русскими гербами, корону, скипетр и державу, осыпанные
драгоценными камнями, и, наконец, три бриллиантовые ордена, из которых
Андреевский предназначался самому Георгию, Екатерининский — царице Марии и
Анненский — наследнику престола царевичу Давиду. В заключение всего на
серебряном блюде несли Высочайшую грамоту, которой Георгий утверждался на
грузинском престоле.
Едва окончилась процессия, как девять
пушечных выстрелов с Метехского замка дали знать народу, что началось парадное
шествие русского министра.
Имея впереди себя секретаря посольства,
державшего в руках кредитивную грамоту от императора Павла I, и предшествуемый царскими церемониймейстерами,
тифлисскими властями и хором музыкантов, Коваленский ехал верхом в парадной
одежде на богато убранном коне, по сторонам которого шли грузинские чиновники, а
сзади, замыкая шествие, двигался блестящий конвой, составленный из царских
телохранителей. У самого дворцового подъезда Коваленский был встречен важнейшими
сановниками грузинского царства и в сопровождении их вошел в приемную залу, где
ожидал его Георгий, окруженный министрами и царедворцами.
После короткой приветственной речи к царю
Коваленский торжественно возвестил, что Всероссийский император Павел
I принимает Грузию под свой
высочайший кров и утверждает Георгия законным преемником грузинского царства, а
старшего сына его, светлейшего царевича Давида Георгиевича, будущим по нем
наследником. Затем последовала церемония передачи знаков царской
инвеституры.
"Исполненный благоговейных чувств к
государю, моему повелителю, — сказал тогда Георгий, — я почитаю возможным
принять эти знаки царского достоинства не иначе, как учинив присягу на верность
императору и на признание его верховных прав над царями Кахетии и Картли. Но я
желаю, — прибавил Георгий, — чтобы этот обряд был совершен торжественно, в храме
Божьем, с приличным празднеством и великолепием".
"Долгом моим, — почтительно ответил
Коваленский, — будет присутствовать при священном короновании вашего высочества
и отдать вам, как государю, приличные почести от русских войск, которые прибыли
в вашу столицу на всегдашнее пребывание".
Окончив речь, Коваленский передал Георгию
Высочайшую грамоту и поднес знаки ордена Андрея Первозванного, которые царь
тотчас же возложил на себя. Поздравив Георгия, министр просил позволения
передать Анненский орден наследнику Грузии царевичу Давиду и остальные подарки
прочим лицам царской фамилии.
Царица Мария, не присутствовавшая при
церемонии, приняла Коваленского во внутренних покоях, отменив на этот раз
утвердившийся в Грузии азиатский обычай, предписывающий лицам женского пола не
показываться мужчинам без покрывала. Царица встретила министра, окруженная
многими дамами в богатых платьях, с откинутыми назад покрывалами. После обычного
приветствия Коваленский поднес ей бриллиантовый орден св. Екатерины и, по
просьбе Георгия, сам возложил его на царицу.
Двенадцатого декабря, в день, назначенный
для коронации царя, опять съехались во дворец все знатные грузинские и русские
особы. Предшествуемый придворными чинами, несшими перед ним корону и скипетр,
царь отправился в церковь вместе со своей супругой, которая была одета в русскую
горностаевую мантию. За ними, немного позади, шел Коваленский рядом с
наследником престола, а далее — прочие члены царской фамилии, князья, министры и
сановники.
После обедни Георгий приказал прочесть
Высочайшую грамоту, утверждающую" его на престоле, и принял присягу на верное
подданство русским государям. По окончании обряда, сопровождавшегося
торжественностью, Георгий возложил на себя знаки царской инвеституры и
возвратился во дворец, где, сидя на троне, принял поздравления от русского
министра и сословных представителей грузинского народа.
Так совершился акт добровольного
подчинения Грузинского царства Российской империи.
Не лишнее будет прибавить, что
присоединенная к России Грузия заключала в себе в то время Картли, Кахетию и
часть Сванетии, делившейся на Триолетскую и Барчалинскую области; Грузии же
принадлежали тогда Казахская, Бомбакская и Шамшадальская провинции, населенные
татарами, и земли горских народов: осетин, тушин, пшавов и
хевсуров.
Признание наследственных прав на престол
исключительно в роде Георгия было совершенно противно видам и желаниям
вдовствующей царицы Дарьи и ее детей. И вот, в то самое время, когда Георгий и
Давид присягали на верность императору Павлу и весь народ грузинский ликовал на
улицах Тифлиса в надежде лучших дней, старая царица подбирала себе сообщников и
старалась увеличить партию недовольных. И партия эта росла благодаря розни и
неурядицам, царившим в высших правительственных сферах
Грузии.
Георгия окружали теперь два представителя
России, к сожалению, совершенно различные по характеру и нравственным качествам.
Во главе войска, присланного на защиту царя, стоял генерал-майор Лазарев,
человек прямой, открытый и честный, еще до назначения в Грузию успевший снискать
общее расположение своим благородным характером. Его военная карьера сделана
была без протекций и покровительств, и ею он был обязан только личным
достоинствам. Происходя из родовых дворян и начав свою службу в 1775 году
капралом конной гвардии, Иван Петрович Лазарев едва через девять лет добился
офицерского чина. Но с этих пор зато начинается его быстрое служебное
возвышение. Отличия, выказанные им в финляндской войне, потом на Кавказе при
штурме Анапы и взятии Дербента, обратили на него такое внимание начальства, что
когда, по повелению императора Павла, в 1797 году, из частей Кубанского и
Кавказского егерских корпусов сформирован был новый семнадцатый егерский полк,
Лазарев назначен был его шефом и на четырнадцатом году офицерской службы
произведен в генералы. Суровый воин, привыкший довольствоваться малым, Лазарев
высоко и честно держал русское знамя в чужой земле и внушал грузинам невольное
уважение к русскому имени. Напротив, его товарищ, Коваленский, представитель
политики и внутреннего управления царством, был человек нечистосердечный,
склонный к искательствам и мелко честолюбивый. Опутывая царя тонкой сетью
интриг, он вмешивался во все его распоряжения и ставил на первый план личные
свои интересы. Его характер ясно обрисовывается следующим фактом: узнав, что
царь назначил Лазареву равный с ним оклад столовых денег, по десяти рублей в
сутки, он почел возможным заметить царю несообразность подобного назначения и
настоятельно требовал себе, как представителю государя, двойного оклада.
Лазарев, очевидно возмущенный такой наглой и мелочной претензией, вовсе
отказался от своего содержания, и Коваленский, не имевший уже более повода к
жалобам, должен был остаться при своих десяти рублях. Тогда он потребовал, чтобы
ему, как представителю России, войска отдавали почести. Лазарев ответил, что "по
уставу штатским чести не положено" и что "о подчинении его, командующего
войсками Грузии, гражданскому чиновнику не может быть и
речи".
Начались пререкания и споры. А царевичи
пользовались этим и волновали народ, накликая на Грузию новые беды со стороны ее
исконных врагов, персиян и лезгин.
Один из братьев Георгия, Александр
Ираклиевич, оставленный новым царем без удела, потребовал себе Казахскую
провинцию, которая по грузинскому обычаю не могла принадлежать никому, кроме
самого царя. Получив отказ, Александр, живший в Шулаверах, откочевал к турецкой
границе, а оттуда тайно перебрался в персидский лагерь, где ему оказали самый
радушный прием. Узнав об этом, вдовствующая царица и ее сыновья также начали
искать покровительства персиян, которые только и ждали случая, чтобы вмешаться в
дела Грузинского царства. Для Персии все это было чрезмерно важно потому, что
правитель ее, Баба-хан, ставший после смерти аги Мохаммеда шахом, не мог быть
признан в этом звании подвластными ему народами до тех пор, пока в торжественный
день коронации они, по обычаю, не увидали бы подле своего властителя в числе
прочих валиев и грузинского царя, стоящего с шахским мечом у подножия трона
[Всех валиев, или наместников персидских, было четыре, и из них во время
коронации: гурджистанский (грузинский) обязан был держать шахский меч,
арабистанский — драгоценное перо из шапки, заменяющее собой корону, лористанский
— порфиру и курдистанский — особое украшение, состоящее из двух убранных
алмазами перевязей.].
Скоро в Тифлисе явилось и персидское
посольство. Георгий принял его не во дворце, а в доме русского министра, стоя
под большим портретом императора Павла, у подножия которого поставлен был
грузинский трон со сложенными на нем короной, скипетром и державой, а по
сторонам грузинские сановники держали порфиру и царский
штандарт.
На заявление персидского посла, что он
желал бы иметь секретное свидание с царем, Георгий ответил, что, находясь под
покровительством России, он ни в какие секретные переговоры без русского
министра вступать не желает. Тогда посол объявил ему прямо, что шах, считая
Грузию древним достоянием своих предков, требует полного ее подчинения себе и
что "царю остается только покориться, чтобы не подпасть горшей против прежней
участи".
— Я не могу не удивляться вашим словам, —
ответил на это Коваленский, — вы как будто совершенно забыли о том
покровительстве, которое русский император оказывает
Грузии.
— Я об этом помню, — ответил посланник, —
но даю советы единственно из усердия к царю, потому что неприятель приближается
уже к границам его владений.
— Россия, — возразил Коваленский, — не
имеет у себя в здешних странах неприятелей, но с теми, кто дерзнет восстать
против покровительствуемых ею народов, она сумеет
управиться.
На этом переговоры
окончились.
Между тем измена царевича и домогательства
шаха дали Георгию справедливый повод опасаться нового нашествия, тем более что
неприятель вошел уже в Эриванскую область и распускал слух, что идет на Тифлис с
единственной целью возвести на престол царевича
Александра.
Чтобы успокоить встревоженных жителей,
Георгий обратился к императору Павлу с просьбой о помощи, и государь приказал
отправить к нему с Кавказской линии еще Кабардинский пехотный полк, под командой
генерал-майора Гулякова.
Прибытие полка было как нельзя более
кстати, потому что Тифлису действительно угрожала серьезная опасность со стороны
Омар-хана аварского, того самого, который несколько лет назад разорил всю Грузию
и теперь с двадцатитысячным скопищем горцев опять приближался к границам
Кахетии.
Омар был человек предприимчивый, отважный
и храбрый до дерзости. Собственные его владения были невелики, но велико было то
значение, которым он пользовался во всем Дагестане, где по малейшему знаку его
поднимался весь сброд горских хищников, слепо веривших в неизменное счастье
своего любимого вождя.
Известие о приближении Омара произвело
всеобщее смятение в Грузии. Но в то время как самая столица готовилась уже
искать спасения в бегстве, Лазарев и Гуляков с двумя батальонами русской пехоты
поспешно двигались навстречу неприятелю. В Сигнахе к отряду присоединилась
грузинская милиция царевичей Баграта и Иоанна, в три тысячи человек, и пятого
ноября 1800 года Лазарев уже стоял в шести верстах от неприятельского стана. Но
Омар ночью обошел русский лагерь и двинулся прямо к Тифлису. Тогда ближайшей
дорогой и форсированным маршем Лазарев опять обогнал лезгин и на рассвете
седьмого ноября снова очутился перед ними на противоположном берегу реки Иоры,
недалеко от кахетинской деревни Кагабети.
Столкновение было неизбежным, и лезгины,
переправившись через Иору, с неистовым гиком бросились на русский отряд, но залп
и картечь встретили их так удачно, что "немалое число от сего приема начало
лбами доставать земли и доискиваться в оной мнимых прав, которых Омар-хан был
сильным поборником", — как писал впоследствии Лазарев генералу
Кноррингу.
Целый день продолжалась битва, и эта
первая решительная встреча горсти русских войск с пятнадцатитысячным скопищем
кавказских горцев в пределах Грузии стоила непобедимому до тех пор Омар-хану
аварскому решительного поражения. Так как сражение окончилось ночью, то только
на следующее утро глазам победителей открылась истинная картина страшного
побоища, испытанного неприятелем. Камыш, кустарники и рвы наполнены были
трупами; по всему полю солнечные лучи освещали траву, обагренную кровью; а за
рекой стоял еще неприятельский стан с развевающимися знаменами и пестрыми
палатками, но он был пуст и мертвенно недвижим: неприятель бежал, не успев
ничего спасти из своего имущества. Потери лезгин простирались свыше двух тысяч
человек. Сам Омар-хан получил тяжелую рану и вскоре умер. Какой-то старшина
Искандер был убит, и голова его вместе с громадной головой другого лезгинского
богатыря из Дженгутая, как драгоценные трофеи боя, были повержены грузинами к
ногам русского военачальника.
Сражение на Иоре навсегда останется
памятным в летописях кавказской войны. Оно замечательно не упорством боя, так
как потеря со стороны русских оказалась сравнительно незначительной, но
решимостью начальников, отважившихся с небольшим отрядом вступить в бой с
огромным скопищем лезгин, славившихся своей необычайной
храбростью.
Большое счастье, что во главе горсти
русских людей, пришедших тогда в Грузию, стояли такие генералы, как Лазарев и
Гуляков, имена которых никогда не будут вычеркнуты из славных военных летописей
России. Оба они оказались достойными носителями русского имени, и оба
впоследствии запечатлели своей кровью братскую помощь, оказанную Грузии. Лазарев
погиб в Тифлисе девятнадцатого апреля 1803 года, а Гуляков убит за Алазанью
спустя несколько месяцев после смерти своего боевого начальника и
друга.
"Лазарев и Гуляков, Кабардинский и
Эриванский полки — это первые камни того фундамента, — говорит Зиссерман, — на
котором построилась вся вековая слава геройской кавказской
армии".
Понятно, что громкая победа, одержанная
при подобных условиях, сразу доставила русским в крае высокое нравственное
влияние, а это влияние было важно особенно потому, что без него, с ничтожными
средствами, какими тогда располагали русские в Закавказье, они, конечно, не
могли бы там удержаться.
Император Павел пожаловал за эту победу
обоим царевичам, Лазареву и Гулякову командорские кресты ордена св. Иоанна
Иерусалимского, а нижним чинам, участвовавшим в бою, по рублю на
человека.
Царь Георгий, несмотря на болезнь, сам
выехал навстречу отряду, возвращавшемуся в Тифлис, и, сойдя с богато убранного
коня, убедительно просил генерала Лазарева принять этого коня в дар и въехать на
нем торжественно в город.
К сожалению, это был последний выезд
Георгия. Простудившись при встрече войск, он окончательно слег в постель, и
врачи не подавали никакой надежды на его выздоровление. Между тем для всех было
ясно, что немедленно по кончине Георгия в Грузии начнется междоусобная война
между сыновьями и братьями умершего царя и что последние охотнее увидят Грузию
даже присоединенной к России, чем отданной царевичу
Давиду.
Лучше других понимал это сам умирающий
царь и с одра болезни писал императору Павлу, что "Грузия так или иначе должна
покончить свое самобытное политическое существование" и что "грузинский народ
желает теперь же вступить единожды и навсегда в подданство Российской империи с
признанием Всероссийского императора за своего природного государя и
самодержца".
Императорский манифест последовал в этом
смысле в Санкт-Петербург восемнадцатого декабря 1800 года, а двадцать восьмого
декабря скончался в Тифлисе Георгий.
Таким образом грузинский престол был
упразднен, и династия Багратидов, считавшая за собой целое тысячелетие,
перестала царствовать в Грузии. Шестнадцатого февраля 1801 года все жители
Тифлиса, собранные в Сионский собор, присягнули на верность новому своему
государю, императору Павлу Петровичу, а седьмого числа то же самое исполнено
было армянским населением столицы, сопровождавшим этот обряд особенной пышностью
и церемониями.
Утром этого дня, по первому удару
соборного колокола, духовенство, в числе восьми архимандритов и до ста
священников, выступило из всех армянских церквей и, соединившись в общий
крестный ход, направилось через Тифлис к загородному монастырю Ванк. За этой
процессией двое именитейших граждан Тифлиса несли портрет императора Павла, а за
ним шествовал сам митрополит в торжественном облачении, но без митры, держа над
головой серебряный поднос, а на нем манифест, прикрытый розовым флером. Народ,
имея во главе царевича Давида с братьями и генералов Лазарева и Гулякова, шел за
крестным ходом тысячными толпами. Патриарх Армении Иосиф, в полном облачении
древних святителей, встретил процессию в ограде соборной церкви. Окадив портрет
императора, он пал перед ним на землю, поцеловал его и, высоко подняв над
головами присутствующих, громогласно произнес: "Да здравствует великий и
августейший монарх наш со всем своим домом". Народ отвечал шумными и радостными
кликами. Затем процессия двинулась в церковь. Там, перед алтарем, на особом
аналое, покрытом богатой парчой, положен был манифест и поставлен портрет
императора. Патриарх сам совершал литургию, по окончании же ее отслужен был
благодарственный молебен с коленопреклонением, и весь народ приведен к
присяге.
Как в этот, так и в предшествовавший день
русские офицеры, сопровождаемые казачьим эскортом, ездили по улицам Тифлиса и
читали народу манифест на четырех языках: русском, грузинском, армянском и
татарском.
По окончании всех церемоний грузинские
царевичи Иоанн, Баграт и Михаил Георгиевичи с лицами, уполномоченными еще
покойным Георгием, князьями Аваловым и Паливандовым, отправились в Петербург,
"чтобы перед лицом русского монарха засвидетельствовать целому свету, что
принятие Грузии в подданство России совершилось по общему единодушному желанию
всего грузинского народа".
Ожидая этих послов, государь приказал
сделать для себя древнее одеяние грузинских царей, не исключая непременной
принадлежности его, греческого саккоса, подавшего в свое время повод к известным
толкам и догадкам по поводу сходства этой одежды с архиерейским
облачением.
Посольство еще находилось в пути, и
положение Грузии не успело определиться окончательно, когда император Павел
скончался. Преемник его, император Александр I, манифестом от двенадцатого сентября 1801 года
подтвердил принятие Грузии в подданство России, прибавив, что делает это "не для
приращения своих сил, не для корысти и распространения пределов и без того
обширнейшей империи в свете, а единственно из человеколюбия, которое налагает на
него священный долг внять молению страждущих и отвратить от них скорби
учреждением такого правления, которое могло бы утвердить в земле их правосудие,
личную безопасность и дать каждому защиту закона".
В то же время государь возвратил Грузии и
ее народную святыню — крест из виноградных лоз, врученный Богоматерью в сонном
видении святой Нине. Прежде этот крест сохранялся в фамилии грузинских царей и,
по свидетельству одного армянского историка, служил у грузин военным знаменем в
их войнах против греков. В память побед и чудес, совершенных тогда священным
крестом, грузины установили праздник, который и доныне торжествуется церковью в
десятый день после Вознесения Господнего. Во времена нашествий вражеских крест
сберегался то в Мцхете, то в Анапуре, и из этого последнего города был увезен
митрополитом Тимофеем в Москву к царевичу Бакару, сыну Вахтанга VI. Внук этого царевича, Георгий, поднес
священный крест в дар императору Александру Павловичу, который и повелел
препроводить его обратно в Грузию. Девятого апреля 1802 года крест был
торжественно внесен в Тифлис и, встреченный восторженной радостью народа,
положен в Сионском соборе, где сохраняется и ныне, по левую сторону царских
врат, в особом киоте, на серебряной доске которого изображена святая
равноапостольная Нина.
Но возвратимся опять к событиям в
Закавказском крае.
Исполнение своих мудрых и в высшей степени
гуманных предначертаний государь возложил на генерал-лейтенанта Кнорринга,
назначенного тогда военным губернатором Грузии и командующим войсками на
Кавказской линии. К сожалению, Кнорринг не принадлежал к числу тех людей,
которые имеют дар возбуждать к себе доверие народа, и сразу извратил самый смысл
добровольного присоединения Грузии, придав ему вид какого-то насилия. Приехав в
Тифлис, он собрал всех жителей города и, окружив их войсками, приказал присягать
на верность новому государю. Эта грубая мера и предосторожности, ничем не
вызванные со стороны народа, глубоко оскорбили грузин, которые не захотели
присягать под угрозой штыков и разошлись по домам. Тогда по приказанию Кнорринга
знатнейшие грузинские князья и дворяне были арестованы, и эти аресты еще более
возмутили грузин. Между тем сам Кнорринг вскоре уехал на Линию и поручил
управление страной известному нам Коваленскому. С его отъездом анархия и
неурядица в Грузии еще более усилились.
Между тем лезгины, пользуясь внутренними
смутами Грузии, чаще, чем когда-нибудь, стали делать набеги и разорять
пограничные села. При таком положении дел два полка не могли поспевать везде,
где угрожала опасность; русские войска за Кавказом были
усилены.
Еще император Павел Петрович, сознавая
недостаточность военных средств в Грузии, приказал отправить туда в начале 1801
года Кавказский гренадерский полк (ныне Грузинский), под командой генерал-майора
Тучкова. Стояла еще глубокая зима, и полк, покинув обозы, должен был
прокладывать себе путь среди громадных снежных сугробов, сплошь заваливших все
горные ущелья. Подвигаясь шаг за шагом, теряя на каждом переходе людей и
испытывая такие лишения, полк все-таки пробился через грозное Дарьяльское ущелье
и стал наконец бивуаком около кистинской деревни Гвелети. Здесь неожиданно
нагнал его фельдъегерь с манифестом о кончине императора Павла, и здесь же, у
подножия заоблачного Казбека, при шуме сердитого Терека, по колено в снегу,
гренадеры принесли торжественную присягу на верность юному
монарху.
С прибытием полка в Тифлис один из его
батальонов немедленно отправлен был, под командой подполковника Симановича, в
Сурам и Гори для прикрытия границ Картли, а батальон Кабардинского полка, под
начальством подполковника Солениуса, расположился в Нижней Кахетии. "Это
последнее обстоятельство и было, — как справедливо говорит Зиссерман, — началом
той системы, которой русские старались обезопасить Грузию от вторжения соседних
горцев, системы, развившейся впоследствии до обширных размеров Лезгинской
кордонной линии". С тех же пор начинается и мелкая хищническая война, которая
закончилась лишь через пятьдесят девять лет пленением Шамиля. Замечательно, что
первые нападения горцев устремлялись по преимуществу на русские табуны, ходившие
на Алазани. Так, шестого июня 1801 года лезгины угнали табун в казачьем полку,
но рота кабардинцев заставила их бросить добычу; через месяц табуны самих
кабардинцев едва не попали в руки хищников и уцелели только благодаря стойкости
караульной роты. Зимой лезгины также пытались перейти Алазань, но были отбиты на
самой переправе, причем в Кабардинском полку был ранен известный своей
храбростью штабс-капитан Габуадзе. Таким образом, как этот батальон, так и
батальон Гренадерского полка подполковника Симановича, стоявший на турецкой
границе, не имели буквально ни минуты покоя. Особенно тревожное выдалось лето
1802 года, когда войска положительно теряли возможность поспевать везде, где
появлялся неприятель. Памятным событием этого времени остается геройская защита
двадцати человек Кабардинского полка, засевших в ветхой каменной башне
Чикаанского поста (близ Алазани) и отбивавшихся в течение многих часов, пока не
подоспела выручка. Воодушевление рот, спешивших на помощь, было так велико, что
штабс-капитан Габуадзе, незадолго перед тем, как мы видели, раненый, услышав
выстрелы с поста, не выдержал, поскакал вперед и на глазах отряда был изрублен
лезгинами.
До какой степени и сами лезгины умели
умирать, можно судить по следующим примерам.
Однажды, в апреле 1802 года, рота
Кабардинского полка, под начальством майора Алексеева, настигла хищников,
засевших в крепком ущелье среди неприступных утесов и камней. На предложение
сдаться лезгины ответили, что пришли не с тем, чтобы отдаться в плен, и
сражались отчаянно. Выпустив последние заряды, они кинулись в кинжалы и все до
одного погибли на штыках кабардинцев.
Такой же случай был на турецкой границе в
июле того же года, когда Симанович истребил партию известного разбойника
Кази-Махмада, наводившего своим именем страх на целую
Грузию.
С подобными врагами необходима была
необычайная стойкость, нужны были значительные силы, а тут обстоятельства еще
усложнялись интригами князей и недостойным поведением некоторых грузинских
дворян против русской власти. Примером может служить следующий любопытный
случай. Однажды лезгины разграбили большое грузинское селение Хистери,
принадлежавшее помещику Мурванову. Оказалось, между тем, что этот Мурванов
отлично знал о движении лезгин, но, полагая, что они идут на Сурам с намерением
напасть на русский гарнизон, не только не предупредил об этом коменданта, но,
опасаясь, чтобы крестьяне собственной его деревни не известили русских, перепоил
всех допьяна. Лезгины же в самую полночь напали на эту деревню и захватили в ней
без труда девяносто шесть человек, а в их числе и самого помещика. Измена и
крамола гнездились даже в самом Тифлисе, и только этим обстоятельством можно
объяснить себе дерзость лезгин, являвшихся под стенами самых предместий его.
Однажды, во время такого лезгинского набега, население столицы встревожено было
выстрелами и криками, что горит авлабарский мост. Все бросились туда и увидели,
что мост, действительно, был облит нефтью и подожжен. Пожар успели вовремя
потушить. Тем не менее тифлисцы остались в убеждении, что целью поджога было
перервать сообщения города с заречной стороной и этим путем предать Авлабар и
Куки на жертву хищным лезгинам.
Беспорядки распространились даже на
Военно-Грузинскую дорогу, и сообщения с Тифлисом сделались настолько
небезопасными, что Кнорринг, возвращаясь из Грузии на Линию, должен был
отправить вперед роту пехоты и двести казаков, под командой майора Буткова
[Автора известных сочинений о Кавказе.]. Самым опасным местом на этом пути
считалось Ларское ущелье, находившееся во владении одного из осетинских старшин,
Ахмета Дударова, который жил на высокой горе, увенчанной каменным замком.
Отсюда, с толпой преданных слуг, он выезжал на разбои, грабил проезжающих и
собирал дань с проходивших мимо купеческих караванов. Теперь, как только колонна
Буткова показалась в ущелье, Дударов поднял красное знамя — сигнал военной
тревоги, но, к счастью, Бутков принадлежал к людям энергичным и решительным. Не
давая врагу времени собраться с силами, он бросился в деревню Чим,
принадлежавшую Дударову, и все, что было вне укрепленного замка, предал
истреблению. Красивая мечеть, единственная в крае, построенная еще во времена
Шейх-Мансура, превращена была в развалины, деревня сожжена, часть жителей
перебита. А со стороны Владикавказа в это время показались
пушки...
Дударов понял бесполезность
сопротивления.
Беспокойное состояние края, вместе с
бестактными и даже корыстными поступками Коваленского, окончательно ожесточили
грузин. Народ, прежде только и думавший о том, как бы отделаться от членов
царского дома, опять обратился на их сторону. До императора Александра стали
отовсюду доходить слухи о беспорядочном управлении Закавказским краем, и
восьмого сентября 1802 года Высочайшим повелением и Кнорринг и Коваленский были
отозваны, а главнокомандующим в Грузию назначен генерал-лейтенант князь
Цицианов.
[Исторический
раздел] | [«Кавказская
война», т.1 -
Оглавление] | [Библиотека «Вѣхи»]
© 2007, Библиотека «Вѣхи»