[Исторический раздел] | [«Кавказская война», т.1 - Оглавление] | [Библиотека «Вѣхи»]

 

А.В. Потто

«Кавказская война»
(в 5-ти томах)

 

Том 1.

От древнейших времён до Ермолова

СМЕРТЬ ТИХОВСКОГО

 

Больше сия любве никто не имать, да кто душу свою положит за други своя.

Иоанн, XV, 13.

 

С самого начала текущего столетия и до окончания кавказской войны Черноморская кордонная линия начиналась близ устьев Лабы у поста Изрядного, тянулась вниз по излучистому течению Кубани и оканчивалась, вместе с ее широкими лиманами, у северо-восточного берега Черного моря, недалеко от Анапы. Вся эта Линия занята была непрерывной цепью постов, батарей и пикетов.

Вместе с другими дедовскими преданиями, черноморцы перенесли с Днепра на Кубань и стародавнюю казацкую линейную фортификацию. Их пост и батарея представляли четырехугольный редут с теплой хатой внутри для помещения людей, с земляным бруствером и неглубоким рвом, усаженным колючкой на случай эскалады. Все эти посты и батареи вооружены были разнокалиберными и старыми пушками, которые защищали еще Днепровскую линию от крымцев во времена гетманов и вместе с казаками переселились на Кубань для продолжения линейной службы против черкесов.

Сообразно с местностью, по большему или меньшему ее стратегическому значению, пост вмещал и себе от пятидесяти до двухсот человек при одном или двух орудиях, а батарея — от десяти до двадцати пяти казаков. С первым светом дня сторожевой казак поднимался на вышку, и все вышки по всем постам, сколько их ни было, зорили по Кубани до сумерек. Когда же голодный волк и хищный горец выползают из своих нор на ночной промысел, в то время значительная часть спешенных казаков выходила из поста и украдкой, вместе с тенями ночи, залегала берега в опасных местах по два и по три человека, образуя живые тенета для ночного хищника.

Это — залога, охрана спокойствия и безопасности страны. Казаки, остающиеся на посту, держали коней в седле и находились в готовности по первому выстрелу, далеко и звучно разносившемуся в ночной тишине, скакать на зов тревоги к обеспокоенному месту, не разбирая уже, где куст, где рытвина.

Над каждым постом, и большим, и малым, как неизбежная его принадлежность, торчала каланча или вышка, а к вышке прилаживался особый прибор, состоявший из длинного шпиля и поперечной перекладины с прикрепленными к ней двумя огромными шарами, сплетенными из ивовых прутьев. Весь этот прибор в совокупности напоминал начальную букву в слове "тревога", и был действительно не что иное, как вестник линейного сполоха, телеграф, или, как обыкновенно называют его казаки, маяк. Когда часовой днем завидит, бывало, с вышки неприятеля и закричит своим: "Черкесы! Бог с вами!" — ему обыкновенно отвечали снизу: "Маячь же, небоже!" И вот, спущенные до этой минуты, шары поднимаются вверх и, качаясь по ветру, маячат всем тревогу.

В некотором расстоянии от этой каланчи врывалась в землю высокая жердь со смоляной бочкой, обмотанная сверх того соломой, пенькой или сеном. Это — фигура, у линейцев — веха. Если в темную ночь неприятель прорывал кордонный оплот, огромные факелы воспламенялись и проливали багровый свет по берегу. Тогда учащенные выстрелы, крик, топот и рев переполошенной баранты далеко отдавались по сонной реке, и тревога тормошила Линию.

И часто на зеленеющем холмике, по соседству с фигурой, или вехой, встречаете вы и теперь потемневший, покачнувшийся на сторону деревянный крест либо черную насыпь на одинокой могиле полегших в ночном бою защитников родного рубежа. И поравнявшись с этой могилой, добрый русский человек непременно снимет свою шапку, перекрестится и сотворит молитву за упокой казацких покойников.

Близ одного из таких постов, Ольгинского, стоявшего в третьем участке кордонной линии, восемнадцатого января 1810 года, в глухое предрассветное время, четыре тысячи пеших и конных горцев стали переходить на правый берег Кубани. Залога не просмотрела неприятеля, она открыла его, когда он был еще на том берегу, и условным сигналом известила пост; больше этого сделать она ничего не смогла. Черкесы валили открыто, и, не развлекаясь мелкими пикетами и батареями, вся толпа, несшая огонь и меч в казацкую землю, устремилась прямо на Ольгинский пост. Пешие быстро отрезали ему сообщение с другими кордонами, а конные понеслись вовнутрь Черномории грабить ближайшие станицы.

На Ольгинском посту находилось в это время до полутораста пеших и конных казаков, под начальством полковника Тиховского. Почуяв опасность, старый сечевик, ратовавший против врагов еще на берегах Днепра, и сам приказал ударить тревогу. Вспыхнул зловещий маяк, и гулко грянула с вала вестовая пушка, будя и призывая всех на тревогу. Откликнулись и здесь, и там ответными выстрелами соседние посты, но помощи подать уже было невозможно, потому что все дороги были захвачены и переполнены горцами. Только с ближайшего Екатерининского поста пятьдесят казаков, с есаулом Гаджановым, пробились сквозь толпу неприятеля и вместе с Ольгинским постом очутились в блокаде.

Поднятая Тиховским тревога не осталась, однако, бесплодной. Скоро из ближайших станиц по ветру донеслись тревожные звуки набатных колоколов. Но горцы сделали то, чего никто не предвидел. Они пронеслись мимо этих станиц и только в двадцати пяти верстах от Кубани ударили на селение Ивановку, а некоторые пронеслись еще далее, к стороне Старо-Стеблеевской. Черкесы выбрали для нападения такое время, когда большинство казаков находилось на постах и кордонах, а по домам оставались одни старики да малолетки.

Несмотря на быстроту движения и полную внезапность, первый приступ горцев был тем не менее неудачен. Ивановская станица, при помощи егерей майора Бахманова, отбилась ружейным огнем, и неприятель успел захватить только крайние дома. В них черкесы, однако, нашли несколько жителей, подожгли дворы и принялись за грабеж. Стон и вопль, доносившийся с этой окраины, побудили егерей сделать отчаянную вылазку, и малочисленная команда их, увлекаемая личным примером отважного Бахманова, кинулась в штыки и выбросила неприятеля совсем вон из станицы. Отдаленный гул пушечных выстрелов, доносившихся с Кубани, заставил черкесов поспешить с отступлением.

А на Кубани совершалась кровавая катастрофа.

Тиховскому, окруженному горцами на своем посту, ждать помощи было некогда и неоткуда. Он это знал, но видел также, что толпы черкесов двигаются для разорения земли черноморцев, защищать которую он ставил себе священной обязанностью. Остановить конных он, разумеется, не мог, но когда и пешие, оставив против него один наблюдательный пост, двинулись также к ближайшим хуторам и станицам, Тиховский не хотел уже быть безучастным зрителем кровавой расправы с казацкими женами и детьми, и двести казаков, с одной трехфунтовой пушкой, вышли из Ольгинского поста.

С этой-то горстью людей Тиховский бросился на скопище в двадцать раз сильнейшее с тем, чтобы заставить его вступить с собой в отчаянный бой и этим удержать от нападения на станицы. Черкесы, увидев погоню за собой, действительно остановились и всей массой опрокинулись на отряд Тиховского.

Предвидя, что бой будет упорный и жаркий, Тиховский распорядился заблаговременно отправить всех лошадей на кордон и приготовился к пешему бою. Три пушечные выстрела картечью осадили толпу нападавших; оторопелые, растерянные хищники кинулись подбирать своих убитых и раненых... Но в это время к ним подоспели другие пешие толпы, и вся масса черкесов вновь хлынула на Тиховского. Вновь закипел ожесточенный бой между горстью казаков и тысячами неприятелей, озлобленных особенно помехой, не давшей им спокойно заняться грабежом. Четыре часа бился Тиховский, и казаки брали уже верх над нестройными толпами, как вдруг показалась туча конных черкесов; она неслась со стороны Ивановской станицы по направлению к Кубани и, услыхав пушечные выстрелы, повернула на место сражения. Дружно ударили черкесы на Тиховского и притом в тот самый момент, когда у казаков почти не стало патронов. Последний пушечный выстрел скосил передние ряды нападавших, но остальные, как волны, хлынули и поглотили собой отчаянно бившуюся кучку казаков. Напрасно Тиховский и его достойный сподвижник есаул Гаджанов употребляли последние усилия, чтобы сплотить казаков и кинуться в ратища, — черкесы стойко выдержали напор и приняли казаков в шашки. Началась беспощадная резня. Тиховский был изрублен на куски, но он пал на поле чести со славой, оставив по себе в преданиях черкесов грозную память. С ним вместе погибли и остатки его храброй дружины.

Наступившая ночь осенила мрачным своим покровом разбросанные по полю тела черноморских казаков...

Кроме Тиховского были убиты хорунжие Кривошея, Жировый и сто сорок четыре казака. Есаул Гаджанов и шестнадцать казаков, большей частью тяжко израненные, успели пробиться, а остальные с пушкой уведены черкесами в плен. Всем оставшимся в живых казакам государь пожаловал Георгиевские кресты, но только шестеро из них дождались этой награды, остальные же от тяжких ран вскоре последовали за своим славным предводителем.

Резерв, стоявший у Мышастовской станицы, под начальством есаула Голуба, по первой тревоге кинулся в Ивановку, но, не застав там неприятеля, повернул назад, туда, где бился Тиховский, и встретил только страшную картину ночного пиршества шакалов...

С тех пор прошло более полувека. Затихла гроза войны на берегах Кубани; заросло травой пустынное поле, облитое казацкой кровью. Но скромный памятник, поставленный двадцать третьего ноября 1869 года признательными черноморцами на могиле героев, пожертвовавших жизнью своей и легших костьми на берегах Кубани, чтобы спасти тысячи других жизней, служит залогом, что не напрасны слова, сказанные при открытии его: "Пройдут века, сменится много поколений, природа еще более изменит свой вид, память же о героях наших не изгладится и не умрет в казацком сердце и в его преданиях."

 

 

[Исторический раздел] | [«Кавказская война», т.1 - Оглавление] | [Библиотека «Вѣхи»]

© 2007, Библиотека «Вѣхи»